Ворошиловград - Страница 45


К оглавлению

45

В комнате стоял приглушенный, несколько нервный шум, словно здесь кто-то женился, но по принуждению. По коридорам бегали черноволосые женщины с посудой и бутылками в руках, решительно проходили мужчины, пронося туда-сюда стулья, топоры и лопаты, под ногами метались дети, стискивая в ладошках мятные конфеты и отрубленные куриные головы. Мы прошли на кухню. Коча сидел на старом табурете, в длинной белой майке и черных армейских трусах. А вокруг него суетились, как могли, женщины, пытаясь всячески его ублажить. Сразу бросалось в глаза, что его тут любили и уважали. Водили вокруг хороводы и называли дружески «гаджо». Коча лениво со всеми переругивался, покрикивал на женщин, давал указания и рассказывал анекдоты. Похоже, он здесь всем и руководил. Увидев нас, приветливо, но довольно степенно поздоровался и потащил в ванную. В ванной зашептал.

— Йобт, — сказал, — вот она, беда-то. Эх, мама-мама, говорил я ей, года, мама, года. Так она ж не слушалась меня, куда там. Ну так а шо ты хочешь, — спросил он сам себя, — она ж домой раньше двенадцати и не приходила. Из бара своего.

— Она в баре работала? — переспросил я.

— Почему работала? — не понял Коча. — Дружище, у нас так не принято — у нас за родителями ухаживают, на работу они не ходят, ты что.

Коча взял из моих рук костюм, надел и стал похож на какого-то агронома.

— Пошли к маме, — сказал, причесав свои залысины. — Нужно побыть возле старушки.

Мама лежала в гостиной на составленных вместе табуретках. Одета была празднично — в серый пиджак и черную юбку, а на ногах лакированные красного цвета туфли на шпильках. Лицо ее было тщательно покрыто косметикой, и вид был совершенно удовлетворенный, если не считать, что нижняя челюсть ее время от времени отваливалась, и тогда кто-нибудь из родичей осторожно ее поправлял, словно компостировал трамвайные билеты. Возле покойницы сидели две красивые потасканные женщины, обе в черных платьях, черных чулках и черных туфлях, у одной на руках было множество перстней и колец, а у другой на шее болтались ожерелья и цепочки с золотыми крестиками, сразу двумя или тремя. Выглядели потасканные красавицы строго, сидели, закинув ногу на ногу, смотрели вокруг холодно и внимательно.

— Это кто? — спросил я тихо Травмированного.

— Слева — Тамара, справа — Тамила, — объяснил Шура.

— Я б их не различил.

— Не ты один, — согласился Травмированный.

Тамара доставала откуда-то из рукава носовые платки, словно крапленые карты, и старательно вытирала сухие глаза, пытаясь не размазать тушь. Тамила время от времени посматривала на золотые часы, которых у нее было тоже двое — и на левой, и на правой руке. Коча бродил по комнатам, подходил к Тамаре с Тамилой, те каждый раз оживлялись, припадали к Коче своими головами и сокрушенно, однако энергично похлопывали его по бедру или спине. Женщины приносили из других комнат вещи покойной и старательно обкладывали ими табуреты. В головах уже стояла кофеварка и японская аудиосистема, в ногах выставлено было несколько пар обуви. Кроме того, со всех сторон покойницу обложили лампами, одеждой, вышитыми портретами Тараса Шевченко и Иисуса, в руках она держала пудреницу и фен, а в карманы пиджака заботливый Коча напихал монеты, медали и жетоны. Тамара с Тамилой печально смотрели на него, всё приговаривая: гаджо, ой, гаджо. Мы постояли какое-то время, потом Коча потащил нас на лестницу. Снизу поднялся Эрнст с железной канистрой. Кто-то достал кружку, пропустили вперед Кочу, тот озабоченно взял посудину, осмотрел притихшую толпу, сказал:

— Квартиру, — сказал, — не ремонтировали с девяносто первого. И хоть бы тебе шо. — И выпил.

Все одобрительно закивали на это головами, поддерживая Кочу в его горе. Через какое-то время к подъезду подкатила скорая. Оттуда вылез молодой человек в официальном, тоже черном костюме, с папкой под мышкой.

— Священник приехал, — задвигались все и побежали встречать прибывшего.

Священник поднялся, кто-то сразу же бросился к нему за благословением. Он терпеливо благословил всех желающих, взял у кого-то из них полную кружку, осторожно перекрестил ее и, по-детски закидывая голову, выпил.

— Где мама? — спросил у Кочи.

Коча взял его под руку и повел наверх. По дороге священник раздавал всем ксерокопии с распечатанным текстом.

— Что это? — спросил я у Эрнста, который разливал остатки вина.

— Гимн, — ответил Эрнст. — Он их из Сети качает.

— Что за гимн? Они что — католики?

— Штунды, — коротко ответил Эрнст и, забрав у кого-то ксерокопию, тоже пошел наверх.

В гостиной все не поместились. Дальние родственники, коллеги по работе и официальные лица толклись в коридоре, стояли в ванной и на лестнице на два этажа вниз. Священник раздал текст гимна, сказал, что к чему, и, не тратя драгоценного времени на никому не нужные сопли, высоким голосом запел. Родственники сразу подтянули, за ними — официальные лица, потом соседи и случайные прохожие. Снизу подошел свадебный оркестр с тубой, барабаном и скрипкой и, уловив тональность, поддержал певцов, играя не столько для умершей, сколько для жителей нижних этажей. Священник выводил особенно старательно, Коча, однако, иногда его перекрикивал.


Когда Господь возьмет тебя за руку, и поведет по желтой кирпичной дороге,
когда ты оставишь нас одних в этой удивительной стране, где постоянно проблемы с погодой и коммунальными службами,
когда пожелтеют фотографии, на которых ты, молодая и красивая, стоишь где-то на отдыхе в Гурзуфе,
45