Ворошиловград - Страница 9

И вот теперь он грелся на солнце, говоря что-то неубедительное.

— Ясно, — сказал я ему, — не хочешь говорить — не говори. А кто у вас бухгалтерией занимался?

— Бухгалтерией? — Коча открыл глаза. — Зачем тебе бухгалтерия?

— Хочу узнать, сколько у вас бабла.

— Ага, Гера, бабла у нас до хуя, — нервно засмеялся Коча. И добавил: — Тебе с Ольгой поговорить нужно. Юра, брат твой, с ней работал. У нее фирма в городе.

— Это что — телка его?

— Какая телка?! — обиделся Коча. — Я ж говорю — Юра с ней имел дело.

— А где у нее офис?

— Ты что — прямо сейчас хочешь к ней пойти?

— Ну, не сидеть же мне здесь с тобой.

— Сегодня воскресенье, Гер, дружище, выходной.

— А завтра?

— Что завтра?

— Завтра она работает?

— Не знаю, наверное.

— Ладно, Коча, ты занимайся клиентами, — сказал я, оглядывая пустую трассу. — А я спать хочу.

— Иди в вагончик, — сказал на это Коча. — И спи.

Свет пробивался сквозь штору, наполняя помещение пятнами и солнечной пылью. Горячие полосы тянулись по полу, словно рассыпанная мука. Над дверью прикреплена была какая-то самодельная ширма, сделанная из бобинной пленки. Видно, Коча долго над ней работал. Я зашел, не закрывая за собой дверь, и осмотрелся. Сквозняки касались пленки, и та легонько шуршала, словно кукурузные листья. У стен стояли два продавленных дивана, справа была оборудована кухня с плитой, древним холодильником и разной посудой на стенах, а слева, в углу, стоял письменный стол, заваленный подозрительным мусором, копаться в котором мне не хотелось. И над всем этим стоял странный запах. Я был уверен, что в помещении, где живет друг Коча, должно было смердеть. Чем? Да чем угодно — кровью, спермой, бензином, в конце концов. Однако в вагончике пахло хорошо устроенным мужским бытом — это такой странный запах, он всегда стоит там, где живут вдовцы, но как бы это правильно сказать — довольные собой, вдовцы, у которых всё нормально с самооценкой. Вот у Кочи с самооценкой было, очевидно, всё хорошо, — подумал я, падая на диван, который показался мне менее продавленным и более убранным. Упал, стащил с ног кроссовки и вдруг ощутил безумие всего этого путешествия, с переездами, остановками, попутчиками, вспомнил про Каролину и ее сладкий напиток, про черное небо над малиновыми зарослями и ощущение железа, на котором спишь. Утро все тянулось и тянулось, словно что-то разладилось в механизмах, которые мной управляли. Что-то не складывалось. Я будто стоял в просторном помещении, в которое запустили каких-то неизвестных мне людей, а после этого выключили свет. И хотя помещение было мне знакомо, присутствие этих чужих людей, которые стояли рядом и молчали, что-то от меня скрывая, настораживало. Ладно, — подумал я, уже засыпая, — в случае чего всегда можно поехать домой.

Стена над диваном была залеплена фотокарточками, вырезками из журналов и цветными картинками. Коча, словно маньяк, густо наклеил тут фрагменты лиц, контуры тел, порезанные на куски толпы, откуда вырывались чьи-то глаза и рты, — были это радостные коллажи, будто он долго клеил один к другому отрывки разных историй, вырезки из случайных изданий, просто бумажный мусор, среди которого можно было различить этикетки из-под алкоголя и политические листовки, фото из журналов мод и черно-белые порнооткрытки, футбольные календарики и чье-то водительское удостоверение. Издалека из этого всего образовывался причудливый узор, словно кто-то долго издевался над фотообоями. Вблизи различалось множество деталей — пожелтевшая бумага газетных вырезок, выколотые глаза манекенщиц, свежеразлитый клей и темно-багряные капли клубничного джема, похожие на загустевший лак для ногтей. И всё это объединял какой-то общий фон, глиняно-салатное наполнение, мелко испещренное буквами и знаками, ломанными линиями и цветными перепадами. Я долго присматривался, но не мог понять, в чем тут дело. Наконец подцепил пальцем дембельский портрет Кочи и, потянув на себя, оторвал. Под фото находилась большая буква «С». Это была карта. Скорее всего, Советского Союза, и скорее всего, географическая: суглинок — это Карпаты, Кавказ и Монголия, салат — тайга и Прикаспийская низменность, там, где суглинок затвердевал, берясь меловой сухостью, должны были быть пустыни. Тихий океан был темно-синим, Северный — голубовато-слюдяным. На месте Северного полюса висела голая баба с отрезанной головой. Кружок юных краеведов. Я провалился в тишину.

Проснулся я от чьих-то голосов, и голоса мне сразу не понравились. Быстро спрыгнул с дивана, вышел на улицу. От заправки доносились крики сразу нескольких человек, я узнал только перепуганный голос Кочи.

Возле будки на креслах сидели, раскинувшись, два чувака, в пиджаках и джинсах. Один был в галстуке, другой — похоже, главный — с расстегнутым воротником, один в кроссовках, другой, главный, — в кожаных туфлях. Третий чувак, в джинсах и адидасовской куртке, держал Кочу за шкирку и время от времени сильно его тряс. Коча что-то вскрикивал, возражая, чуваки на креслах начинали смеяться. Ага, — подумал я, и шагнул вперед.

— Эй, — позвал, — шо за дела?

Въебу первого, — подумал, — а там в случае чего убегу. Только с Кочей что делать?

Чувак от неожиданности выпустил Кочу, тот упал на асфальт. Двое на креслах недовольно посмотрели в мою сторону.

— Шо за хуйня? — сказал я, тщательно подбирая слова.

— А ты кто такой? — быковато спросил тот, что тряс Кочу.

— А ты? — спросил я его.

— Эй, доходяга, — чувак пнул Кочу, который сидел возле него на асфальте и растирал шею. — Кто это?