Ворошиловград - Страница 83

Но уже летом начались проблемы. Во-первых, российские анархисты, выждав паузу и выйдя на сестер, выразили желание получить переданные им денежные суммы. Сестры неожиданно отказались передать революционерам причитающиеся им средства. Особенно решительно выступала против передачи денег Мария де лос Мерседес. Именно она убедила Глорию спрятать мешки с американскими долларами на квартире у одного из хористов местной лютеранской церкви. Именно ее и решили ликвидировать оскорбленные анархисты, чтобы запугать сестер. Тело Марии было найдено в складских помещениях Новороссийского общества. Глория поняла, что на этом революционеры не остановятся. Кроме того, Сара Абрамс объявила о беременности, она уже некоторое время находилась в близких отношениях с директором местных бань. Несмотря на рекомендации сестры и церковной администрации избавиться от нежелательного ребенка, Сара отказывается это сделать и пароходом того же самого Российско-малоазиатского общества возвращается в Америку. Четвертая участница, Варвара Кэррол, возвращается вместе с Сарой.

Оставшись одна в чужой стране, Глория Абрамс объявляет набор новых хористов из местных прихожан. Тогда же она соглашается передать все полученные ею в Америке суммы представителям анархистских организаций. В назначенное время Глория берет билет до Ростова, где и должна была состояться передача денег, в сопровождении местных подпольщиков садится на поезд и отбывает в восточном направлении. Однако до Ростова она не доезжает. В вагоне ее не оказывается, все попытки посредников, встречавших ее, разузнать, куда же подевалась певица, оказались тщетными — ни проводник, ни соседи по вагону никаких пояснений дать не смогли. И далее все старания боевых групп обнаружить след Глории Абрамс или хотя бы узнать что-нибудь о судьбе денег, которые она везла с собой, успеха не имели — женщина бесследно исчезла в черной дыре Донецкой железной дороги, вместе с долларами и записями своих музыкальных произведений. Однако часть рукописного архива всё же уцелела, прежде всего благодаря Саре Абрамс, которая сохранила для истории джаза музыкальное наследие сестры.

Предлагаемый вашему вниманию спиричуэл — одно из последних произведений, написанных Глорией Абрамс. Созданный непосредственно перед исчезновением певицы, он справедливо считается одним из самых лиричных и социально-заостренных образцов джазового хорового пения, а мелодия, положенная в его основу, неоднократно исполнялась всемирно известными джазменами, такими как Чесни Генри Бейкер или Чарльз «Бёрд» Паркер.

* * *

Кто стоит на причалах и рейдах, провожая солнце?
Это мы, Господи, рыбаки и рабочие, после изнурительной
работы, выходим со старых верфей,
останавливаемся на побережье и поем вслед речной воде,
что навсегда от нас утекает.
О чем могут петь мужчины такими тихими вечерами?
Мы вспоминаем, Господи, наши города и плачем по ним.
Мы вешаем на деревья наши гитары и трубы и заходим в реку.
Стоя в теплых волнах, мы поем вслед зеленой воде,
протекающей мимо нас.
Стоя среди теплых волн, мы поем вслед жизни,
утекающей сквозь пальцы.
И когда прохожие попросят вас спеть для них, что вы ответите?
Мы ответим: голоса наши горьки, как арестантский чай.
Джаз выдавливает наши сердца, как марокканские апельсины.
Всё наше пение — лишь память о тех
горячих кварталах, которые мы оставили, лишь плач по воде,
что утекает.
И если б мы забыли свои дома — было бы нам, о чем петь?
Мы говорим памяти: оставайся с нами, не покидай нас.
Все наши песни о банках и магазинах, разрушенных временем,
о лавках и складах, полных мануфактуры.
О наших женах, ради которых мы готовы были умереть,
и детях, которые придут когда-нибудь в наши цеха и станут
трудиться вместо нас.
Мы все связаны этими реками, что протекли сквозь наше
прошлое.
И наши жены стоят с нами на этих берегах.
Пророк Захария выходит в обеденный перерыв из цеха,
вытирает рабочий пот, звенит гвоздями
и ножницами в карманах своего комбинезона,
смывает с черных ладоней машинное масло и угольную пыль.
Пока нет работы и можно смотреть в небеса,
пока можно отдохнуть от тяжелого, нужного всем труда.
Останься в нашей памяти, город, из которого нас вывезли
в старых вагонах.
Все, кто забывает тебя, навеки теряет покой:
всякий из них исчезает с разорванным сердцем.
Нам так легко делиться прошлым.
Жизнь — это машина, сделанная для нас,
и мы знаем, что не стоит бояться этой машины.
Золотые цеха открывают для нас свои ворота.
Высокое небо плывет над нашими школами и лабазами.
И всё, что ждет нас, — запустение и забытье,
все, что ждет нас, — любовь и спасение.

8

Темные пиджаки, белые рубашки, битые надежные ботинки. И машины у них такие же — битые и надежные. Мерседесы и фольксвагены. Похоронная команда в полном сборе. Я обогнул ангар, вышел на полосу и сразу наткнулся на них взглядом. Стояли возле своих машин, будто таксисты на вокзале. Курили и переговаривались о чем-то несущественном.

— Эй, гаджо! — сразу заметил меня Паша, Кочин родственник. И все прочие тоже задвигались: — Привет, гаджо, ты что-то опаздываешь.

Я подошел и по очереди со всеми поздоровался. Сначала с Пашей, который держал в каждой руке по телефону, потом с толстым Борманом, у которого за лето отросли красные волосы, и он время от времени касался их руками, словно не веря, что они у него действительно отросли. Потом с Аркадием, Прохором, другими нашими из церкви — верными прихожанами с добрыми намерениями, которые стояли в черных пиджаках посреди взлетной полосы, как гости на свадьбе, что вышли покурить между танцами. Поздоровался и с Эрнстом, он выглядел решительно и напоминал жениха на собственной свадьбе — казалось, вся эта затея ему не нравится, хотя он сам по большому счету ее и замутил. Последним поздоровался с Шурой, возле него и остался стоять. Шура молчал, заметно было, что чувствовал себя уверенно с такой кодлой за плечами. На нем была черная ветровка, легкая и удобная, как раз для махача. Придержал мою руку.