Ворошиловград - Страница 68

— Подержи, — сказала она, стащила свитер, за ним майку и бросила это мне.

Склонилась над ночной водой, голая по пояс, моясь, как настоящий солдат, широко расставив ноги и тяжело дыша от холода и удовольствия. Кожа ее светилась, вода окружала белым ломким огнем, выхватывая плоский испуганный живот и тяжелые груди, усеянные каплями, касаясь вен на ее руках и остро поблескивая на ее белых, как мел, ладонях.

— Они совсем не моются в реках, — сказала Каролина, не вынимая щетки из зубов и обтираясь своей майкой, — просто беда с этим народным бытом. Это чрезвычайно негигиенично — всё время мыться из бочек. Веришь?

— Верю. А их женщины тоже так моются?

— Да ну тебя, — обиделась Каролина, натянула свитер и принялась чистить зубы.

Вдруг наверху, в лагере, воздух вздрогнул и разорвался радостным воплем.

— Родила! — закричал кто-то, и это известие сразу же подхватили десятки голосов. — Она родила!

Огни сорвались в небо. По табору засновали быстрые призрачные фигуры, поднялась беготня, послышался рев скотины и веселая эстрадная музыка из магнитофонов.

— Пошли, — сказала Каролина. — Мы должны это увидеть.

Дети стаскивали к главной палатке бутылки с напитками и холодные закуски, женщины разогревали на огне казаны с каким-то варевом, мужчины радостно обнимались, поздравляя друг друга и переспрашивая подробности. Возле палатки Сивиллы стояла целая толпа, она радостно гудела и волновалась, все пытались протиснуться вперед, образовалась теснота, но это никого не заботило. Кое-кто из мужчин держал в руках факелы, кто-то подсвечивал себе и прочим мобильными телефонами, все напряженно всматривались в завесу, за которой произошло долгожданное рождение. Каролина уверенно прошла между мужчин, легко, но настойчиво их расталкивая. Я спешил следом. Кочевники не протестовали и почтительно расступались, давая дорогу «военным». На пороге Каролина оглянулась.

— Пока она рожала, заходить к ней было запрещено. Даже представителям ЕС. Понимаешь?

— А то, — ответил я.

— Через порог переступай, — напомнила она, исчезая за завесой.

Внутри стояли мужчины и женщины, тихо перешептывались. Были это близкие к Сивилле люди, пояснила мне Каролина, ее подруги, сестры, любовницы, а также охранник и бухгалтер. Лица их светились счастьем, радость объединяла их в этот поздний час. Посреди комнаты стояла буржуйка, жестяная труба которой уходила куда-то вверх, под крышу. Возле печки сидела молодая женщина в адидасовской ветровке и подбрасывала в огонь высушенные травы, наполнявшие воздух ароматами. Сама Сивилла лежала в левой половине помещения на синтетических коврах, овечьих шкурах и китайских пледах. Была уже немолодой женщиной со смуглым монголоидным лицом и глубокими черными глазами. Одета была в майку дольче и габбана. Выглядела утомленной, но поверх усталости проступала нежность, которую только подчеркивала щедро наложенная на лицо косметика. Рядом с ней, закутанная в немецкое пуховое одеяло, лежала ее девочка, выглядывая наружу личиком и тихо посапывая во сне крохотным детским носиком. Возле девочки на ковре лежали первые подарки, принесенные гостями: серебряные китайские монеты, серебряный, правда, не новый паркер, а еще серебряный перстень-печатка с эмблемой ФК Шахтер и серебряная чайная ложечка с какими-то рунами, мелко прочерченными с обеих сторон. Каролина осторожно подошла, склонилась над Сивиллой, легко провела ладонью по ее щеке, достала из кармана армейский жетон, покрытый серебром и заговоренный от снайперов, и положила рядом с ребенком. Сивилла благодарно кивнула, и довольная Каролина вернулась на свое место. И женщина, которая бросала травы в огонь, склонилась над костром и, набрав полные легкие дыма, поднялась и направилась к новорожденной, а там выпустила белый задымленный воздух над головой девочки, так что та даже улыбнулась во сне, и все прочие тоже заулыбались, и я тоже улыбнулся. А женщина тем временем, выпустив дым, села над младенцем и заговорила.

Ты, что возникла из ничего, — говорила она, — и что пришла из ниоткуда. Сладкая, как свет, и невидимая, будто ночь. Всё, что происходило вокруг тебя, весь воздух, которым ты дышала сквозь материнские поры, всё небо, что плыло вверху, и все камни, что лежат под землей, — всё это вмещается в твое сновидение. Всё, что ты видишь во сне, что ты рождаешь, просыпаясь, — всё служит тебе этой ночью, всё кружит над тобой, как звезды вокруг пустоты. Тепло поднималось из рек, чтобы тебе не было слишком зябко в дороге. Травы росли из земли, чтобы ты ступала по ним, идя с Востока. Звери брели за твоим дыханием, грея своими боками черную утробу ночи, и духи летели вверху, как ласточки, высматривая тебе место для отдыха. Из звездного неба сделана твоя голова. Из лунных лучей сотворен твой правый глаз, из желтого солнца — левый. Из комет и небесных камней твои зубы. Из октябрьского тумана создана твоя кожа. Из дождей явились твои легкие, а из засухи бьется твое радостное сердце. Из стеблей горьких растений вырываются твои руки, из сочной кукурузы обозначаются твои икры. Когда ты открываешь глаза, растет месяц, а когда закрываешь — тонут рыбацкие лодки. Когда ты вздыхаешь, женщины расчесывают волосы печали и грусти, а когда видишь во сне небеса — коровы наполняются молоком.

Все, кто пришел приветствовать тебя, все, кто пойдет за тобой по горным тропам, поют теперь только для тебя. И у каждого из них под нёбом прячутся ласточки, устраиваясь там на зиму. Поскольку нам вместе зимовать, вместе пробираться сквозь снега, переводить наших животных через замерзшие реки, гнать перед собой бесконечные стада, перегонять их через перевалы, через глубокие зимние ночи, через заснеженные города и железнодорожные пути. Спи, пока не проснулись птицы на плечах уставших мужчин и не остановились сердца в груди тех, кто тебя любит. Когда ты проснешься, воздух тронется и потечет на запад, забирая с собой все наши желания, все тайные слова, которые мы говорили тебе. Когда ты проснешься, ты укажешь нам путь из этой пустоши, ты прочертишь для нас длинную тонкую линию, которая и выведет нас ко всем тем, кто когда-то нас оставил.