Ворошиловград - Страница 61

К оглавлению

— Кто?

— Не знаю. Но, по ходу, не милиция. В штатском. Приехали с утра, долго расспрашивали.

— И что ты сказал?

— Сказал, что ты уехал. К брату. Когда будешь, не знаю.

— А они?

— Сказали, что еще приедут, что ты им очень нужен. И уехали, Герман, в город.

— И что теперь делать?

— Короче, — сказал Травмированный. — Сюда не приезжай. Я думаю, они вернутся. Лучше тебе действительно куда-нибудь уехать на несколько дней. Пусть тут всё уляжется.

— Да куда я поеду?

— Черт, Герман, куда-нибудь, — закричал Травмированный. — Давай так, — вдруг успокоился он. — Вы когда будете?

— Не знаю, — сказал я. — Поздно.

— Будете подъезжать, — сказал Травмированный, — набери меня еще раз. Выйдешь на переезде, пройдешь на вокзал. Там я тебя буду ждать. Бабки и документы я тебе привезу.

— Спасибо, Шур.

— Да ладно, — сказал на это Травмированный и исчез из эфира.

— Что там? — спросила Тамара.

— Проблемы на работе, — ответил я ей.

Время тянулось медленно и тяжело, цепляясь за крыши гаражей и сельскохозяйственное железо. Совсем стемнело, стало прохладно. И наконец из-за угла вывалила целая толпа. Впереди бежал пес, преданно виляя хвостом. За ним уверенной походкой шел пресвитер. Дальше гурьбой перли фермеры. Подойдя, пресвитер махнул всем рукой. Едем! — весело сказал Севе и сел на свое место. К Севе подошел один из фермеров и молча отдал ключи от машины. Выглядели фермеры растерянно, переминались с ноги на ногу, кашляли в кулак, ничего не говоря.

Сева хряснул капотом, подошел к панку.

— Мобло, — сказал решительно.

— Что? — растерялся панк.

— Мобло давай, — твердо повторил Сева.

Панк оглянулся на своих и, не найдя поддержки, неуверенно достал из кармана Севин мобильник. Сева забрал телефон, сел за руль, завел машину и дал по газам. Сделал вокруг фермеров круг почета и покатился подальше от этого промасленного места.

Уже когда мы отъехали и стебли кукурузы снова забились о наши борта, я наклонился к пресвитеру.

— Всё нормально? — спросил я.

— Да, всё хорошо, — радостно подтвердил священник.

— О чем говорили?

— Да так, — легкомысленно ответил пресвитер, — ни о чем. О дорогах, которыми нам приходится идти. О провидении, которое нас направляет. Но в основном — о реформах в сельском хозяйстве.

— Нет, правда — о чем? — допытывался я.

— Герман, придет время, и ты обо всем узнаешь, — ответил священник, достал из одного кармана зажигалку зиппо, из другого — чистый носовой платок, бережно обернул им зажигалку и спрятал назад в карман.

И сразу же беззаботно задремал.

Воздух был черным и каменным, как уголь. Фары заливали дорогу жирным золотом, из полей выбегали лисицы, их глаза испуганно вспыхивали и печально гасли. Сева не отрывал взгляда от разбитой дороги. Неожиданно Тамарина рука скользнула по моей ноге. Я взглянул на нее, то есть на Тамару, но она отвернулась и смотрела куда-то за окно, так, будто ее тут вообще не было, будто это не она ехала тут с нами, будто это не ее рука уверенно двигалась вверх, легко справляясь с ремнем и пуговицами и проскальзывая мне под футболку, будто это не ее перстни обжигали мой живот холодом и опасностью и будто это не ее острые длинные ногти касались меня, пугая и возбуждая. Я напрягся, но пресвитер мирно посапывал спереди, а Сева, казалось, совсем про нас забыл. А вот Тамара, похоже, ничего не забыла, всё помнила, обхватила меня и двигалась медленно, но не останавливаясь, не давая выдохнуть и расслабиться, крепко держала своей рукой, словно боясь, что я вот-вот вырвусь от нее и убегу. Я слышал, как она дышит, как рука ее дрожит то ли от усталости, то ли от напряжения, но продолжает двигаться, не прекращает этой механической работы, вкладывая в нее всю свою силу и нежность. Она даже не глядела на меня, что-то там высматривала в темноте, что-то там видела, была словно бы со мной, но вместе с тем где-то далеко, так что я не мог ее коснуться, сказать ей, чтобы она ни в коем случае не останавливалась, не меняла ритм: только не сейчас, — хотел я ей сказать, — давай еще немного, и всё, потом отдохнешь. И каждый раз, когда я хотел ее об этом попросить, она будто нарочно замирала, переводила дыхание, выпускала из легких горячий воздух, и этих нескольких секунд хватало, чтобы я отступал назад, и тогда всё начиналось сначала, всё приходилось делать заново, продолжая изнурительную любовную работу. Перстни на ее пальцах согрелись, она уже еле слышно постанывала и вдруг повернулась ко мне и посмотрела долгим взглядом, и понятно было, что на этот раз она уже не остановится, так что хочешь не хочешь, а нужно всё это заканчивать, потому что сколько же можно терпеть и сдерживаться, нужно заканчивать, иначе можно умереть от изнурения и желания. И за какой-то миг до завершения, почувствовав, что добилась своего, она легко накрыла меня ладонью, так чтобы никто ничего не заметил. После этого сладко и невесомо провела мокрой ладонью мне по животу и, нежно дыша, снова повернулась к окну, за которым падали звезды, освещая сухую кукурузу.

3

Слева темнели утробы депо, налитые чернотой, словно нефтью. Тьму пробивали фонари, наполняя воздух искрами, которые разлетались, вспыхивая в оконных стеклах и на железных деталях. Справа тянулись запасные пути, запутанные тупики с желтой от масла травой и черными от дыма рельсами. Дальше начинался частный сектор, бандитские районы, территория алкогольной зависимости, оттуда слышно было какую-то громкую музыку, которую перебивали собаки и гудки локомотивов. На север прокатился товарняк, груженый донбасским углем. В воздухе стоял запах дождя и мокрого камня, я поднял воротник пиджака и двинулся по полотну, выбираясь из промзоны ближе к вокзальным огням.